Одного поля ягоды

Нацизм и коммунизм: близнецы-братья

В юности этот человек проявлял склонность к богемному образу жизни и до конца своих дней обожал классическую музыку, искусство и архитектуру, да и сам не был чужд музам – занимался живописью, и не без успеха.

Он всегда считал молодежь с ее идеализмом ключевой силой в борьбе за прогресс и преодоление устаревших предрассудков. В свою очередь молодежь боготворила его, немало молодежных организаций было создано специально для пропаганды его идей. Он отвергал буржуазную мораль, не курил и считал курение серьезной угрозой здоровью общества, был строгим вегетарианцем и очень любил животных, особенно собак, выступал за жесткий контроль за огнестрельным оружием и эвтаназию.

Он боролся за права трудящихся, клеймил капиталистическое общество как жестокое и несправедливое и искал третий путь – между капитализмом и коммунизмом. Преклоняясь перед идеей всемогущего государства, он восторгался “Новым курсом” президента Франклина Рузвельта и его решительными мерами, направленными на то, чтобы вырвать процесс принятия решений из частных рук и передать его государственным органам планирования. Его цель заключалась в том, чтобы создать социалистический строй, лишенный недостатков советского варианта социализма, и многие коммунисты испытывали сильное влечение к его программе.

Он осуждал эгоистический индивидуализм, присущий современному западному обществу, и стремился заменить его культурой самопожертвования. “Подобно тому, как Иисус Христос призывал: “Возлюби ближнего своего”, — говорил он, — мы призываем: “Возлюби общество свое”, мы говорим: “Общественное благо выше личных корыстных интересов”, мы проповедуем социальную сознательность, ориентированную на общество”.

Будучи воспитан в католической вере, он отвергал католицизм, отдавая предпочтение современному протестантизму, пронизанному либеральным духом. Он готов был примириться с христианством, но лишь при условии, что церковь откажется от традиционного упора на спасение души, перенесет акцент с личности на общество и подчинит себя требованиям государственной программы социальной справедливости.

Перед нами типичный представитель левого движения по современным меркам. Можно смело утверждать, что, предстань этот человек сегодня перед западными избирателями, он с полным основанием мог бы претендовать на энергичную поддержку леворадикального электората. Ибо он полностью отвечает культурному стереотипу прогрессиста (модное слово, заменившее скомпрометированное понятие “либерал”), а его убеждения укладываются в магистральное русло идеологических воззрений левых демократов.

Имя этого человека, который буквально просится в кандидаты на пост президента Соединенных Штатов от Демократической партии, – Адольф Гитлер. Приведенное выше документально точное описание его личных качеств и мировоззрения, позаимствованное у американского философа Эдварда Фезера, достаточно ясно свидетельствует о том, что германский фюрер, которого мы привыкли считать олицетворением правой идеологии, на самом деле был до мозга костей левым.

Разумеется, у меня и в мыслях нет ставить знак равенства между американскими демократами и гитлеровцами (впрочем, искушение иногда появляется — когда слушаешь выступления демагогов с крайне левого фланга Демократической партии). Речь идет лишь об идеологическом сродстве нацистов и адептов социалистических идей. И даже юдофобство их роднит, хотя гитлеровская маниакальная ненависть к евреям, конечно, не идет ни в какое сравнение со сравнительно мягкой разновидностью антисемитизма, которая ныне пышным цветом расцвела под фиговым листком “антисионизма” в левой части западного политического спектра.

Национал-социалистическая рабочая (сокращенно – нацистская) партия Германии, как явствует из ее названия, исповедовала самую что ни на есть ортодоксальную левую идеологию. Экономическая платформа гитлеровской партии предусматривала национализацию трестов и универмагов (мелкие лавочники, не выдерживавшие конкуренции с крупными универсальными магазинами, принадлежавшими в основном евреям, составляли один из наиболее мощных отрядов нацизма), конфискацию военных барышей и смертную казнь для спекулянтов, нажившихся на войне, конфискацию всех “нетрудовых” доходов, обеспечение стопроцентной занятости, передачу “народу” контроля над всеми крупными бизнесами (т.е. национализацию) и т. п.

Эта платформа, принятая в Мюнхене 20 февраля 1920 года, в частности, гласила: “Мы требуем, чтобы правительство в первую очередь обеспечило гражданам адекватные условия для трудоустройства и дало им возможность заработать на жизнь. Деятельность индивидуума не должна противоречить интересам общества, наоборот – она должна укладываться в поставленные обществом рамки и служить общественному благу. В силу этого мы требуем положить конец могуществу финансовых интересов. Мы требуем участия трудящихся в доходах большого бизнеса. Мы требуем существенного расширения системы попечения о престарелых. Правительство должно заняться совершенствованием системы здравоохранения”.

Звучит как вполне заурядная программа любой социалистической или социал-демократической партии, не правда ли? А вот как описывал свою идеологию сам Гитлер в речи от 1 мая 1927 года: “Мы — социалисты. Мы — враги сегодняшней капиталистической системы с ее эксплуатацией экономически слабых, с ее несправедливой оплатой труда и постыдной практикой оценки человека по его деньгам и богатству, а не по его сознательности и добросовестности. Мы полны решимости любой ценой уничтожить эту систему”.

В 1930 году нацистские пропагандисты придумали специальный емкий термин для описания экономической политики своей партии: “государственный социализм”. Со своей стороны, один из самых влиятельных “прогрессивных” мыслителей первой половины XX столетия, знаменитый писатель Герберт Уэллс в 1931 году призвал своих единомышленников стать “либеральными фашистами” и “просвещенными нацистами “. То есть, если не считать перегибов по части грубости, которые, как видно, его несколько коробили, фашизм и нацизм вполне устраивали социалиста Уэллса.

В своей практической деятельности нацистская фракция в рейхстаге неуклонно придерживалась принципов, изложенных в партийной платформе. В числе внесенных ею законопроектов можно отметить следующие меры, полностью укладывающиеся в русло ортодоксального марксизма: запретить биржевые операции, национализировать все крупные банки, ввести обязательную государственную регистрацию ценных бумаг, находящихся в частных руках, в законодательном порядке ограничить пятью процентами размер учетной ставки по ссудам, конфисковать все “неправедные” доходы, явившиеся следствием инфляции, и т. п.

Некоторые предложения нацистов (которые, кстати, отнюдь не держались в тайне от рядовой массы, а наоборот — широко пропагандировались партийной печатью) звучат поразительно современно. Например, они требовали заменить социальное страхование (когда пенсии по старости и нетрудоспособности выплачиваются из фондов, формируемых за счет страховых взносов держателей полисов) социальным обеспечением, при котором пенсии выплачиваются из государственного бюджета, и сверх этого — индексировать пенсии на уровне прожиточного минимума.

Глава нацистского агитпропа Иозеф Геббельс обличал капитализм словами, которые не могли не пробудить отклик в сердце любого социалиста: “Война спекулянтам, мир рабочим!  (ну чем не Ленин?!) Долой капиталистическое влияние на политическое устройство страны! Рабочий в капиталистическом государстве перестает быть человеком, перестает быть творцом, перестает быть субъектом истории. Он становится машиной”.

Нацисты неустанно обличали родовую знать, “спекулянтов” и “плутократов”, выставляя себя защитниками бедных, престарелых и безработных. Но поскольку они боролись за власть демократическим путем, стараясь заручиться поддержкой избирателей (что, между прочим, выгодно отличало их от коммунистов, не признающих иного пути к власти, кроме революционного), то их популистские лозунги легко можно было счесть обычной предвыборной демагогией того рода, что обычно с легкостью отбрасывается немедленно после оглашения результатов голосования.

Однако, придя к власти, Гитлер с компанией, к изумлению циников, принялись рьяно проводить в жизнь основные принципы нацистской идеологии, воочию доказывая истовость своего “прогрессивного” мировоззрения. В частности, они значительно расширили программу общественных работ по образцу американского “Нового курса” (тогда-то и была построена знаменитая сеть немецких автострад — аутобанов), предназначенную ликвидировать безработицу. А движение Kraft durch Freude (сила через радость) позволило приобщить простых трудящихся к благам цивилизации, ранее доступным только богатым, например, к отдыху на курортах по льготным путевкам.

У Гитлера хватило ума не национализировать всю промышленность Германии и не пытаться заменить профессиональных менеджеров бездарными неучами из числа партийных выдвиженцев. Но частный сектор был зажат в тиски жесткого государственного и партийного контроля. Впрочем, такая сдержанность в экономической сфере, по всей вероятности, носила лишь временный характер.

О том, что именно замышляли нацисты, поведал знаменитый немецкий промышленник Фриц Тиссен, который активно поддерживал Гитлера и его партию в их борьбе за власть. В 1940 году он горестно заметил: “Вскоре Германию будет не отличить от большевистской России: руководителей предприятий, не выполняющих условий, предусмотренных “Планом”, обвинят в измене немецкому народу и расстреляют”.

Шестнадцатого октября 1934 году по распоряжению правительства высшая ставка подоходного налога была поднята с 40% до 50%, а 17 февраля 1939 года увеличена до 55%. Декретом от 9 сентября 1939 года подоходный налог был вновь увеличен, но заработки до 2400 марок в год были освобождены от налога. По законам от 4 декабря 1934 года все банки, кредитные учреждения и фондовые биржи перешли под полный контроль государства. Закон о ссудах и акциях ввел ограничения на дивиденды акционерных компаний: все доходы сверх 6% (в некоторых случаях — свыше 8%) подлежали обязательному инвестированию в облигации государственных или муниципальных займов.

Но даже и такая мера показалась нацистам излишне щедрой. Спустя три года все эти номинально процентные облигации были в принудительном порядке обменены на беспроцентные сертификаты со сроком поэтапного погашения лишь начиная с 1952 года. Иными словами, основная масса доходов на инвестиционный капитал была без особых церемоний конфискована. В марте 1939 года был издан декрет о запрещении владения иностранными ценными бумагами.

Нацистские законы крайне затрудняли процедуру создания и оформления корпораций. Власть советов директоров и акционеров была резко ограничена. В частности, руководителей предприятий разрешалось премировать лишь при условии “добровольных социальных пожертвований” с их стороны на нужды их работников, которые таким образом наделялись автоматическим правом участия в прибылях своих компаний. При этом предпринимателям запрещалось увольнять ненужных работников и проводить механизацию, чреватую потерей рабочих мест. Сверх того, их регулярно облагали добровольно-принудительными поборами на всевозможные партийные мероприятия.

Нацисты также экспроприировали все частные водные каналы, плотины и автострады “государственной важности”. Попытки оспорить такой произвол в судебном порядке ни к чему не приводили. Покорные властям суды неизменно решали тяжбы в пользу государства. Их постановления гласили, что предыдущие правовые нормы не имеют силы и что финансово-налоговое законодательство должно трактоваться с “национал-социалистической точки зрения”.

Экспроприации, как правило, проходили безвозмездно. Но даже в тех редких случаях, когда компенсации за отчужденное имущество и выплачивались, у бывших владельцев конфискованного имущества посредством специального налога изымалась “спекулятивная прибыль”. При этом государство по своему произволу устанавливало, кому выплатить возмещение, а кому нет, владельцы не имели права требовать компенсацию.

Не обошли своим вниманием нацисты и сельское хозяйство, в котором под прикрытием “аграрной реформы” была проведена широкая кампания коллективизации, крупные латифундии были взяты под контроль государства. Ограбив евреев, социалисты со свастикой начали подбираться к церковному имуществу, а в дальнейшем планировали нанести удар по среднему классу (который они в полном соответствии с марксистским лексиконом называли «буржуазией»).

Приближенный Гитлера, председатель данцигского сената Герман Раушнинг (в 1935 году порвавший с нацизмом и бежавший за границу) предупреждал еще до начала Второй мировой войны, что неизбежным следствием экономической политики гитлеровского государства станет “тотальная экспроприация частной собственности и полная ликвидация частного предпринимательства”.

Нацизм есть завершающая стадия немецкой революции, писал Раушнинг в своих воспоминаниях, а идеология нацизма состоит в равных долях из национализма и марксизма, хотя социалисты и нацисты отказываются это признать. По мысли Раушнинга, сам марксизм является частью единого грандиозного революционного движения, состоящего из социализма, нацизма, большевизма, фашизма и нигилизма.

Более того, итальянские фашисты, например, были, строго говоря, более истовыми марксистами, чем большевики, которых можно было с полным основанием обвинить в “ревизионизме”. Основоположник фашизма Бенито Муссолини в молодости считался одним из ведущих марксистских теоретиков и даже дружил с Лениным. Правда, захватив власть, он, как и Гитлер, не стал уничтожать капитализм, но обосновал такое попустительство требованиями марксистского учения.

Подобно меньшевикам, Муссолини верил в то, что общество должно пройти через стадию капитализма, прежде чем оно созреет для высших форм общественного устройства – социализма и коммунизма. А поскольку Италия в то время не принадлежала к числу промышленно развитых стран, лидер фашизма был убежден, что ему придется сохранить капитализм и ждать, когда тот выведет страну на более высокую стадию развития и породит своего могильщика – пролетариат.

Муссолини, стоявший на этой точке зрения задолго до большевистского переворота, со злорадством наблюдал разорение российской экономики, которое учинили Ленин и его клика. В глазах дуче экономические провалы большевизма были доказательством правильности ортодоксальной марксистской теории.

Вера Микелес Дин в своей книге “Европа отступает”, вышедшей из печати в 1939 году, писала, что нацисты насаждают в Германии “ползучий большевизм”: сначала они взяли на прицел еврейские банки, промышленные и торговые предприятия, затем очередь дошла и до “арийских” бизнесов. Цель нацистов, утверждала она, состоит в построении “справедливого” общества, в котором все были бы равны и находились в полном подчинении у государства.

И нацисты, и коммунисты исповедовали эгалитарную идеологию, суть которой прекрасно выражает ленинский призыв “Грабь награбленное”, или по-современному — “Все отнять и поделить”. Недаром они с такой легкостью заимствовали друг у друга элементы общественной организации, символику, лозунги и идеологические принципы. А уж про сходство и взаимопроникновение нацистского и советского искусства и говорить нечего – если не знать, не сразу и различишь. Об этом очень хорошо написано в блестящей статье известного музыковеда Владимира Фрумкина “Песни меняют цвет, или как Москва перепела Берлин” (из книги “Певцы и вожди”, Нижний Новгород, ДЕКОМ, 2005) (см. также здесь).

Иными словами, нацизм и советский коммунизм были близнецы-братья, различавшиеся только тем, что нацисты в своей идеологии скрестили марксизм с национализмом, а большевики поставили во главу угла классовый принцип. Австралийский публицист Джон Рэй (johnaray.tripod.com) отмечает, что и те и другие стремились к ликвидации классового неравенства, и лишь подход к решению этой проблемы у них был разный.

Сталин вел классовую войну против своего народа, истребляя целые слои населения. Гитлер же стремился к единению всех немцев, как красноречиво свидетельствует его знаменитый девиз Ein Reich, ein Volk, ein Fuehrer (“Единое государство, единый народ, единый фюрер”). Соответственно и отношение народа Германии и СССР к своим вождям было разное: перед Сталиным советские люди поголовно трепетали, Гитлера немцы, за малыми исключениями, обожали.

И, как наглядно продемонстрировала еще Первая мировая война, национальное начало оказалось сильнее классового. Вопреки всем утверждениям марксистов о том, что у пролетариата нет родины, как только разразилась война, рабочие Англии, Франции и Германии с воодушевлением пошли на фронт под патриотическими лозунгами, а их выборные представители в законодательных собраниях с энтузиазмом голосовали за военные кредиты.

Вторая мировая война лишь подтвердила справедливость этого утверждения. После первых же военных неудач Сталин осознал тщетность попыток поднять народ на борьбу под коммунистическими лозунгами. Не Маркс и не Ленин звали советских граждан дать отпор врагу, а Родина-мать. Сталин начал заигрывать с Русской Православной Церковью, восстановил патриотическую военную символику царских времен и стал взывать к русскому национализму. Да и сама война была переименована в “отечественную”. Можно себе представить, какой зубовный скрежет раздавался на Красной площади, когда люто ненавидевший национализм Ленин переворачивался в гробу в своем Мавзолее.

Но если допустить столь близкую степень родства между двумя идеологиями, в расхожем представлении занимающими противоположные полюса идеологического спектра, как объяснить тот факт, что они вступили между собой в борьбу не на жизнь, а на смерть?

Вопреки убеждению детей, насмотревшихся мультфильмов о животных, и прекраснодушных либералов, зашоренных своими наивными представлениями об извечной гармонии в царстве дикой природы, в нем царит универсальный закон джунглей: “Клыки и когти природы обагрены кровью”, – писал английский поэт Сэмюел Кольридж. Но особенно напряженный характер носит внутривидовая борьба, соперничество за обладание одной и той же экологической нишей.

В полном соответствии с этим законом биологии внутриконфессиональные религиозные войны – например, протестанты против католиков, шииты против суннитов — неизменно отличались особым ожесточением. Точно так же и всевозможные “измы”, образующие леворадикальный сегмент идеологического спектра, всегда были в высшей степени подвержены внутренним расколам, острейшей конкуренции и вспышкам лютой междоусобной вражды.

Вспомним, как яростно большевики ненавидели меньшевиков, с каким упоением компартии по всему миру периодически чистили свои ряды от всевозможных “уклонистов”, как неумолимо охотился Сталин на своего заклятого врага Троцкого, как остро враждовали КНР и Советский Союз, как Китай пытался “проучить” своего идеологического собрата — Вьетнам, а тот, в свою очередь – камбоджийских красных кхмеров.

Поэтому противоборство немецкого нацизма и советского коммунизма не должно удивлять. Столкновение этих конкурирующих воплощений марксистского эгалитаризма, как и все другие исторические явления аналогичного рода, было совершенно естественным явлением — смертельной схваткой пауков в банке.