Кто умнее?

Скептики против мизантропов

19 октября 1781 года командующий сводной американо-французской армией генерал Джордж Вашингтон принял капитуляцию британских войск при Йорктауне. То была последняя битва американской войны за независимость. А два года спустя в Париже был подписан договор, по которому Великобритания признала независимость тринадцати американских колоний и уступила им свои владения в Новом Свете к востоку от реки Миссисипи и к югу от Великих озер. Пришла пора вождям победоносной революции думать о ее государственном оформлении. Задача была не из легких: нужно было создавать конституцию на голом месте, с нуля. С чего начать?

Отцы-основатели были люди умные, широко образованные и начитанные. К их услугам было громадное количество теоретического и практического материала, наработанного древними. Гигантскую работу проделала школа Аристотеля. По указанию великого философа его ученики тщательно проанализировали государственное устройство 160 греческих государств-полисов. На основе их изысканий глава школы создал классификацию основных типов политической организации общества: монархия и ее пагубный аналог – тирания, аристократия (и олигархия) и полития (и демократия).

Проработав результаты трудов своих учеников, Аристотель пришел к выводу, что наилучшим видом государственного устройства является аристократия. По его мысли, монархия чревата тиранией, полития (правление большинства в интересах общей пользы) способна выродиться в демократию (власти черни, снедаемой завистью к богатым и заинтересованной только в перераспределении их достояния в свою пользу), и лишь аристократия способна поддерживать стабильность и печься о всеобщем благе.

Спустя полтора столетия другой древнегреческий мыслитель – историк Полибий выработал иную, комбинированную модель государственного устройства, сочетающую все три конструктивных типа политического устройства, предложенных Аристотелем. По мысли Полибия, в острой конкуренции за власть монархия, аристократия и народ сдерживают друг друга, предотвращая злоупотребления властью с чьей-либо стороны и тем самым обеспечивая устойчивость общественного порядка.

На этом же принципе было построено государственное устройство Римской республики. Хотя оно было лишено монархии (последний царь Тарквиний Гордый был изгнан из Рима в 509 году до н. э.), но в остальном принцип конкуренции был доведен римлянами до высокой степени. Два всенародно избранных консула боролись за власть друг с другом, им противостояли соперничавшие друг с другом защитники интересов народа – трибуны, и все они дружно конкурировали с Сенатом, который в свою очередь тянул одеяло на себя, а народ поддерживал равновесие сил на выборах, не давая усилиться ни одному из элементов власти.

Словом, у американских отцов-основателей был богатый выбор, и они разработали синтетический вариант государственного устройства, представлявший собой комбинацию схемы Полибия и римской республиканской системы. В рамках исходной американской модели во главе государства и правительства стоит выборный президент, законодательная власть принадлежит двухпалатному Конгрессу, причем нижняя палата обладает исключительной прерогативой распоряжаться деньгами государства, а высшая палата – Сенат – сдерживает амбиции главы исполнительной власти и в то же время остужает дерзкие порывы горячих голов в Палате представителей. При этом члены Палаты представителей выбираются всенародно, а члены Сената – законодательными собраниями штатов, в силу чего они подотчетны не избирателям, а правительствам своих штатов, и представляют их интересы перед федеральным государством. Наконец, судебная власть выступает в роли арбитра, разрешающего конфликты между законодательной и исполнительной ветвями власти.

Фактически вся работа Континентального конгресса, вырабатывавшего конституцию, проходила под знаком поисков наиболее эффективной формулы обуздания властолюбия правителей. «Если бы люди были ангелы, им не нужно было бы государство», – рассуждал Джеймс Мэдисон, которому принадлежала главная заслуга в разработке Конституции Соединенных Штатов. Но увы, человек – не ангел и нуждается в конституции. А поскольку люди грешны, необходимо было сделать так, чтобы никто не мог заграбастать слишком много власти. Рецепт был прост: нужно было противопоставить амбициям одних властолюбцев амбиции их соперников: пусть они сдерживают друг друга или, используя американскую метафору, «виснут друг у друга на руках». Это не позволит никому усилиться настолько, чтобы узурпировать чужие полномочия.

То есть Мэдисон и его единомышленники были заняты разработкой знаменитых «сдержек и противовесов». Теория сдержек и противовесов, почерпнутая творцами американской конституции у Монтескье, преследовала цель не допускать усиления какой-либо ветви власти за счет других, обеспечивать защиту меньшинства от большинства, вынуждать разные ветви власти, хотят они того или нет, сотрудничать друг с другом и поддерживать равновесие сил при разделении властей.

После многомесячной мучительной борьбы разных фракций и интересов Конституция была наконец выработана. Но делегат Виргинии Джордж Мейсон потребовал усилить ее Биллем о правах, обеспечивающим дополнительные гарантии защиты прав граждан и штатов. В противном случае, пригрозил Мейсон, Виргиния откажется ратифицировать Конституцию. Под угрозой провала всего конституционного проекта делегаты Конгресса приняли Билль о правах в виде первых 10 поправок к основному закону страны. И два года спустя после начала процесса Конституция вступила в силу. На политической карте мира появилось новое государство – Соединенные Штаты Америки.

Казалось, отцы-основатели сделали все мыслимое и немыслимое, чтобы на веки вечные защитить от злоупотреблений американское государство и оградить от посягательств права американцев, как они мыслились авторам Конституции. Но если бы они могли видеть, какая судьба постигла их детище в сегодняшней Америке, они бы перевернулись в гробу.

Впрочем, можно ли винить их в том, что они не предвидели, что спустя два столетия в Америке развернется открытая травля христианства (но, между прочим, не ислама) на основании якобы конституционного принципа отделения церкви от государства (о котором в Конституции нет ни малейшего упоминания) и что традиционное изображение рождественского вертепа будет восприниматься как страшная угроза свободе и демократии?

Могло ли им в страшном сне присниться, что 1-я поправка будет трактоваться как оправдание порнографии, или что в «под сенью 1-й поправки» будет обнаружено «право на приватность», из которого в свою очередь будет выведено право на аборт? Мог ли кто-нибудь из них представить себе, что председатель комитета по энергетике Палаты представителей присвоит себе право регулирования всех отраслей американской экономики, где присутствует энергетическая составляющая (а где ее нет?!) на основании положений Раздела 8 Статьи 1 Конституции, наделяющего Конгресс правом «регулировать торговлю с иностранными государствами, между отдельными штатами и с индейскими племенами»? Где там сказано про энергетику?

Мог ли кто-нибудь из отцов-основателей вообразить, что придет день, когда председатель Верховного Суда признает за правительством право принуждать граждан покупать медицинскую страховку под страхом штрафа? Неужели хоть один из отцов-основателей был в состоянии предсказать, что едва ли не самая важная 10-я поправка, согласно которой центральное правительство пользуется только теми правами, которыми конкретно его наделяет Конституция, а остальные права являются автоматической прерогативой штатов или местных органов самоуправления, – что эта поправка будет попросту игнорироваться как Вашингтоном, так и правительствами штатов, и в школах права ее даже не станут проходить?

Отцам-основателям даже в кошмарном сне не могло присниться, до какой степени будет извращена трактовка их творения, которое будет либо игнорироваться, либо в извращенном виде использоваться в качестве орудия разрушения той самой Америки, в основание которой она была положена. Нет, не может быть сомнений в том, что авторы Конституции здесь ни при чем и не заслуживают упреков.

А впрочем, так ли это? Ведь их обо всем этом предупреждали, и достаточно убедительно. Творцов Конституции США, поборников сильного центрального государства называли «федералистами». Но у них была группа оппонентов-«антифедералистов», настоятельно, хотя и тщетно указывавших на изъяны в основном законе американского государства, которые и привели в дальнейшем к тем пагубным последствиям, что мы наблюдаем сегодня.

Позицию антифедералистов суммировал в своей монографии «Свобода, порядок и правосудие: введение в конституционные принципы американского государственного устройства» (Liberty, Order, And Justice: An Introduction to the Constitutional Principles of American Government) известный правовед Джеймс Макклеллан.

На протяжении всего процесса работы Континентального конгресса антифедералисты доказывали, что делегаты, вырабатывавшие конституцию нового государства, превысили свои полномочия, ибо их мандат заключался только лишь в том, чтобы дополнить «Статьи Конфедерации и вечного союза» – первого конституционного документа США, принятого в 1777 году и предоставлявшего крайне ограниченные полномочия центральному правительству (в частности, не имевшему даже полномочий по налогообложению). Консолидация власти в виде федеральной конституции, наделявшей правительство широкими правами, грозит американцам «путами и цепями», т.е. ущемлением свободы, предупреждал лидер антифедералистов Патрик Генри (автор знаменитого лозунга американской революции «Свобода или смерть»).

Будучи горячими приверженцами прав штатов, антифедералисты утверждали, что «защита принципов самоуправления, независимости и индивидуальной свободы наиболее эффективно осуществляется на местном уровне», – пишет Макклеллан. Далекое, наделенное огромной властью центральное правительство является врагом этих «драгоценных ценностей». В силу этого антифедералисты настаивали на необходимости максимального ослабления связей между «правительством Конфедерации и штатами».

В случае ратификации федеральной конституции «забудьте о сдержках и противовесах», говорил Патрик Генри. Вместо них страна окажется заложницей «могучей и всевластной империи». Другой антифедералист Джеймс Уинтроп, писавший под псевдонимом «Агриппа», высмеивал идею громадной «неоформившейся республики», в которой «шесть миллионов белых жителей будут принуждены исповедовать одни и те же нормы морали, придерживаться одних и тех же привычек, следовать одним и тем же законам, что само по себе – совершеннейший абсурд». Логичность этого наблюдения не подлежит сомнению. Как писал русский классик, «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань».

Особое опасение внушали антифедералистам огромные властные полномочия законодателей. «Будучи выбранными, народным представителям предстоит работать вдалеке от дома, в весьма комфортабельных условиях, получая большое жалованье… не опасаясь строгого надзора со стороны людей, которых они были выбраны представлять». О барских замашках и злоупотреблениях властью «слуг народа» известно достаточно много. Антифедералисты ничем не рисковали, делая предсказание, опиравшееся на здравый смысл и знание человеческой природы.

Антифедералист «Брут» (предполагается, что под этим псевдонимом скрывался Роберт Йейтс) возражал против Конституции на том основании, что она наделяла федеральное правительство слишком большой властью за счет свобод граждан. Он призывал жителей своего штата Нью-Йорк отвергнуть Конституцию, наделяющую правительство властью, ибо, «единожды расставшись с властью, народ не сможет вернуть ее себе иначе как силой». «Брут» писал, что Конституция требует от граждан уступить правительству слишком значительную долю своих прав, что «вступает в противоречие с самим предназначением правительства».

«Брут» резко критиковал Конституцию, изобилующую, с его точки зрения, «слишком общими и неопределенными формулировками, либо двусмысленными, либо настоятельно нуждающимися в разъяснении». Он указывал, что согласно наиболее естественному толкованию положения об «общем благосостоянии» (general welfare) Раздела 8 Статьи 1 Конституции, вытекающему из его грамматической конструкции, оно наделяет Конгресс правом «делать все, что с его точки зрения будет способствовать общему благосостоянию, а это в свою очередь означает общее и неограниченное право законотворчества во всех случаях жизни».

«Брут» столь же провидчески предупреждал, что «новая система государственного устройства» позволит федеральным судам «проглотить суды штатного уровня». Раздел 2 Статьи 3, по мнению этого блестящего критика Конституции, наделяет судебные органы государства полномочиями, которые поведут «к тотальному подрыву законодательной, исполнительной и судебной власти отдельных штатов».

Особенно резко антифедералисты критиковали «положение о регулировании торговли» Раздела 8 Статьи 1 Конституции. «Что это значит — регулировать торговлю? – вопрошали критики. – И вообще, что означает само слово ‘торговля’?». Поскольку в тексте Конституции означенные понятия не расшифровываются, это открывает широкий простор для толкований и злоупотреблений. Что мы и видим на практике, когда Конгресс, опираясь на «положение о торговле», присвоил себе право вмешиваться в дела частного сектора, о чем авторы Конституции не могли и помыслить.

Антифедералисты Элбридж Герри из Массачусетса и, в особенности, «Катон» (видимо, Джордж Клинтон) из Нью-Йорка предупреждали, что государственное устройство, заложенное в Конституции, таит в себе опасность имперского президентства. «Президент, – писал «Катон», – наделен такими широкими полномочиями, что он по существу мало чем отличается от британского монарха». «Катон» словно пронзал взором будущее и видел Барака Обаму, который открыто заявляет, что признает за Конгрессом лишь право соглашаться с ним, а во всех остальных случаях намерен править самодержавно, посредством президентских указов. Не говоря уже о том, что Обама (как, впрочем, и все другие президенты США) пользуется привилегиями, о которых не мог бы и мечтать никакой британский монарх.

При виде того, что творится в Америке сегодняшнего дня, нельзя не согласиться с тем, что антифедералисты были абсолютно правы. Джеймс Мэдисон и остальные поборники сильного государства весьма скептически относились к демократии и сделали, со своей точки зрения, максимум возможного, чтобы поставить препоны властолюбию политиков в виде Билля о правах (между прочим, принятого под сильным давлением антифедералистов).

Но скептикам-федералистам и в голову не могло прийти, до какой степени можно извратить Конституцию, чтобы в совершенно произвольном духе трактовать ее положения, казавшиеся им ясными и понятными. Кто мог знать, например, что пройдет сто с небольшим лет – и в 1913 году будут приняты 16-я и 17-я поправки к Конституции, которые, соответственно, ввели федеральный подоходный налог и прямые выборы сенаторов США, ознаменовав радикальное усиление центрального государства и столь же заметное ослабление штатов?

Мэдисон рассчитывал на то, что естественное честолюбие побудит Конгресс ревниво отстаивать свои прерогативы и отбивать все попытки президента узурпировать полномочия законодательной ветви власти. Ему и в голову не могло прийти, что настанет день, когда Демократическая партия превратится в «партию ленинского типа», покорную воле вождя и усматривающая свою роль лишь в том, чтобы всеми силами проводить в жизнь его линию.

Федералисты были скептиками, но их недоверчивость все же имела пределы. А вот антифедералисты были мизантропами, которые были убеждены, что порочности человеческой натуры нет конца и что ни в коем случае нельзя оставлять в основном законе даже малейшую щелку для превратного толкования, ибо ловкие мерзавцы ею непременно воспользуются. Слов нет, умные люди были федералисты. Но ловкачи сумели воспользоваться неясностями, оставшимися в Конституции, и, словно мыши в куске сыра, прогрызли в ней множество лазов, в результате чего от нее остались только приятные воспоминания. Антифедералисты оказались прозорливее. Все их сомнения были полностью подтверждены реальностью, все их предсказания сбылись с пугающей точностью.